Тексты

[fidel]

стоит прочитать
Военам при чтении рекомендую не забывать  о  безжалостности и не распускать сопли
http://nandzed.livejournal.com/842113.html

В: Какова роль сострадания на пути к ниббане?

О: Сострадание, каруна, это лишь одна из четырех безмерных, поэтому неверно его рассматривать отдельно от других.

Из опыта прозрения, випассаны, естественным образом рождается любящая доброта, метта. Это естественная реакция на относительные условия в миру.

Каруна же, сострадание, рождается из метты при видении страданий живых существ. Мы не взращиваем его искусственно.

Мудита, сорадование, это радость счастью других, радость аспекту красоты мира и благим качествам других, которое также рождается из метты.

Упекха, равностность или беспристрастность, есть результат понимание относительной, иллюзорной природы названных качеств, к которым не нужно привязываться. Из ниббаны - пустоты и непривязанности они рождаются естественно, и образуют то, что называют браммавихара.

[fidel]

Трактат создателя адвайты веданты Шанкары "Панчикаранам" (пятеричность)
Обращаю внимание на расшивровку мантры АУМ или АОУМ
И на явное предпочтение пограничных состояний

Шанкара Ачарья пишет:

АУМ. Сказано, что Вират (Вирадж) является совокупностью пяти великих элементов (махабхута) и их проявлений. Его называют грубым телом Атмана, или бодрствованием.

Бодрствование - это состояние, в котором чувства дают начало знанию объектов. Этот Атман, который отождествляет Себя как с грубым телом, так и с состоянием бодрствования, известен как Вишва. Эти три (грубое тело, состояние бодрствования и Вишва) вместе представляются первой буквой 'А' в созвучии 'Аум'.

Эти пять нерасчлененнных элементов и их проявление - тонкое тело - составляют вместе то, что называют Хиранягарбха. Материальное тонкое тело имеет семнадцать частей, а именно, пять жизненных сил (прана, апана и т.д.), десять органов познания (джнянендрия) и действия (кармендрия), ум (манас) и интеллект (буддхи). Об этом говорится как о тонком теле Атмана.

Когда органы чувств успокоены или подавлены, знание, возникающее от впечатлений в состоянии бодрствования, вместе с иллюзорными объектами, ощущаемыми в нем, называется состоянием сна (свапна). Этот Тайджаса есть Атман, который отождествляет Себя как с состоянием сна, так и с тонким телом. Эти три (тонкое тело, состояние сна и Тайджаса) вместе представляют вторую букву 'У' в созвучии АУМ.

Переплетенное с отражением Чистого Сознания, Неведение, которое скрывает этот Атман и является причиной как грубого, так и тонкого тел, называется Авьякрита, или непроявленное (Атмаджняна). Это есть причинное тело Атмана. Оно не является ни существующим, ни несуществующим, ни даже существующим и несуществующим одновременно ни тождественнным с Атманом, ни отличным от Него и тождественным с Ним одновременно. Это Неведение не является ни составным, ни несоставным, ни составным и не составным одновременно, но устранимо только знанием тождества Брахмана и Атмана.

Когда все мысли прекращаются, а различающий интеллект (апекша-буддхи) погружается в свою обуславливающую материальную причину (упадана), возникает состояние глубокого сна. Этот Атман, который отождествляется с двумя, то есть с причинным телом и состоянием глубокого сна, описывается как Праджня.

Эти три (причинное тело Неведения, состояние глубокого сна и Праджня) символизируются последней буквой 'М' в АУМ. Теперь 'А' (личность в состоянии бодрствования) должно быть растворено в 'У' (личность в состоянии сновидения), а 'У' - в 'М' (в состояние глубокого сна безц сновидений, т.е. сушупти). Далее 'М' должно быть растворено в 'Аум', а 'Аум' в 'Я'.

Я есть Атман, Свидетель всего, Я обладает природой Чистого Сознания, Я не является ни Неведением, ни даже его проявлением, Я есть только Брахман, Вечно Чистое, Вечно Просветленное, Вечно Свободное - Абсолютное Существование. Я есть Абсолютное Блаженство, Одно без второго (Адвая) и Глубочайшее Сознание. Пребывание в этом состоянии абсолютного тождества - это называется САМАДХИ, или состоянием Сверхсознания. "Ты есть То", "Я есть Брахман", "Сознание-Блаженство есть Брахман", "Этот Атман есть Брахман" - все эти Шрути (высказывания из Упанишад) прямо свидетельствуют о тождестве Атмана, индивидуальной души, и Брахмана. Это и есть Панчикарана, или пять разделов Вселенной.

Здесь заканчивается трактат, называемый Панчикарана и составленный Бхагаваном Шри Шанкарачарья.

[fidel]

наткнулся на на некую библиотеку  и слегка бы удивлен размахом и некоей странностью
http://svitk.ru/001_b_kategorii/0vse1.php
Местами как то нипасипе Например

Акафист умилительный Господу Иисусу Христу, праведнейшему судии и мзовоздаятелю нашему, в память всеобщего воскресения и страшного суда

или

Акимов А. Е. - Необходимо начать процесс вступления в космическое сообщество

Аноприенко А. Я. - Когнитивные мегакарты опыт реконструкции культурообразующих моделей и образов мира

Бёме Якоб - Путь из тьмы к истинной иллюминации Якоба Бёме, тевтонского теософа

иллюминация 

[kira]

Иллюминаты, это была секта такая, как сказал бы Папа Римский  , навроде розенкрейцеров  . А  Яков Беме фигура достаточно примечательная и часто встречающаяся в тектах сомнительного содержания.

[fidel]

мне кажется что бывают тексты сомнительные и ОЧЕНЬ СОМНИТЕЛЬНЫЕ третьего не дано

[kira]

Вот ОЧЕНЬ СОМНИТЕЛЬНО взывание к туманным источниками скрытым за спиной какого нибудь авторитета    А ты читал Беме ?

[fidel]

пака орел миловал Могу конечно зачитать для смеха
Канкретная бридятина 100%

[Куку]

пака орел миловал Могу конечно зачитать для смеха
Канкретная бридятина 100%

у Булгакова что-то на эту тему

Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
     − Профессия?
     − Поэт, − почему-то неохотно признался Иван.
     Пришедший огорчился.
     − Ох, как мне не везет! − воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: − А как ваша фамилия?
     − Бездомный.
     − Эх, эх... − сказал гость, морщась.
     − А вам, что же, мои стихи не нравятся? − с любопытством спросил Иван.
     − Ужасно не нравятся.
     − А вы какие читали?
     − Никаких я ваших стихов не читал! − нервно воскликнул посетитель.
     − А как же вы говорите?
     − Ну, что ж тут такого, − ответил гость, − как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо?

[fidel]

Виктор Пелевин. Луноход
(начало)

- Спасибо,  товарищ полковник...  Очень  удобно, просто  кресло какое-то, а не
стул, ха-ха-ха...  Конечно, нервничаю.  А  то не занервничаешь, когда сидишь в
Комитете госбезопасности, да еще в первом отделе. Нет, спасибо, не курю. У нас
в отряде космонавтов  никто не курит - таких  не держат... Да, какой год  уже.
Скоро  обещали доверить. Еще  мальчишкой  мечтал на  Луну полететь... Нет,  не
боюсь Конечно,   конечно. Именно  так,  как  вы  говорите  -  только людям   с
кристальной душой. Еще бы - когда вся Земля внизу... Про кого на Луне? Нет, не
слышал... Ха-ха-ха, это вы шутите,  веселый вы... А у  вас странно как-то. Ну,
необычно.  Это у  вас везде так,  или только  в  особом отделе? Сколько  ж тут
черепов-то на  полках, Господи -   прямо  как книги  стоят.  И  с бирками,  ты
смотри... Нет,  я не  в том смысле.   Раз лежат, значит надо. Экспертиза  там,
картотека. Я понимаю. Я понимаю. Что вы говорите... И как только сохранился...
А это, над глазом - от ледоруба? Моя. Там еще  две анкеты было. Теперь сказали
- последняя проверка, и на Байконур. Да. Готов. Так я ведь, товарищ полковник,
все это подробно... Просто  про себя рассказать,  с детства? Да  нет, спасибо,
мне удобно...  Ну, если положено.  А вы бы сделали  такие  подголовники, как в
машинах.  А то подушечка падать  будет, если наклонится...  Ага, а я-то думаю,
зачем у  вас зеркало такое на  стене. А вы,   значит, другое на  стол ставите.
Какая  свеча толстая...  Из    чьего? Ха-ха-ха, шутите,  товарищ  полковник...
Удивительно.  Честное слово,  первый раз  вижу. Читал   только,  что так можно
сделать, а сам не видел. Поразительно. Как будто коридор какой-то. Куда? Вот в
это?  Господи Христе, сколько у  вас  зеркал-то, прямо парикмахерская. Да нет,
что  вы, товарищ полковник...   Что вы. Это  присказка,  от бабки  прилипла. Я
научный атеист,  иначе бы  и  в летное  не  пошел... Помню примерно. Я  ведь в
маленьком городке родился -  знаете, стоит себе  у железной дороги, раз в  три
дня  поезд пройдет, и  все. Тишина. Улицы грязные,  по ним  гуси ходят. Пьяных
много. И все  такое серое - зима,  лето, неважно. Две  фабрики, кинотеатр. Ну,
парк  еще - туда,  понятно,  лучше вообще  было не соваться.  И  вот, знаете -
иногда в  небе загудит - поднимаешь глаза  и смотришь.  Да чего объяснять... И
еще  книги все время читал,   всем хорошим в себе   им обязан. Самая, конечно,
любимая -   это "Туманность Андромеды".  Очень на  меня большое влияние имела.
Представляете, железная звезда... И  на черной-черной планете  стоит радостный
советский звездолет с бассейном, вокруг пятно голубого цвета,  и где этот свет
кончается - враждебная жизнь.  Но она света боится и  может только таиться  во
тьме. Медузы какие-то, это я не понял, и еще  черный крест - тут, по-моему, на
церковников намек. Такой  был черный крест, крался в  темноте, а там, где свет
голубой, люди работают,   анамезон добывают. И   тут этот черный крест по  ним
чем-то непонятным как пальнет! Целился  в самого Эрга Ноора,  но его Низа Крит
заслонила своей грудью.  И наши потом отомстили  - ядерный удар  до горизонта,
Низу Крит спасли, а главных медуз поймали, и  в Москву. Я  еще читал и думал -
как же люди в   наших посольствах за рубежом  работают!  Хорошая книга. А  еще
другую помню. Там какая-то пещера была, что ли... Или  нет, пещера потом была,
не пещера, а коридоры. Низкие коридоры, а на потолках - копоть от факелов. Это
воины по   ночам  все время  с факелами  ходили,  стерегли господина царевича.
Говорили, от аккадов. На самом деле от брата стерегли, конечно... Вы, господин
начальник северной башни, простите меня, если я не то говорю, только у нас все
так считают - и воины,  и слуги. А если язык  мне велите отрезать, так вам все
равно любой то же  самое скажет. Это сама   царица Шубад такой  гарнизон здесь
поставила,  от  Мескаламдуга. Он как  на охоту  поедет, так всегда  мимо южной
стены проезжает, и с ним двести воинов в медных колпаках - это что ж, на львов
охотиться? Все об  этом говорят... то есть как?  Да вы что, господин начальник
северной  башни, опять пятилистника  нажевались?  Нинхурсаг  я, жрец  Арраты и
резчик  печатей.  То  есть,  когда вырасту, буду   жрецом  и  резчиком, пока я
маленький еще... Да что вы пишите, вы ж  меня знаете. Еще уздечку мне подарили
с медными  бляхами. Не помните? Почему...  Сейчас...Сидели это мы с Намтурой -
ну,  знаете, у  которого уши отрезанные,  он  меня треугольник  вырезать учил.
Тяжелее всего для меня. Там сначала делаешь два глубоких надреза, а потом надо
с третьей стороны широким  резцом подцепить, и...  Ну да, а тут снаружи кто-то
занавес срывает,  нагло так -  мы глаза   поднимаем,  а там  два воина  стоят.
Радость, говорят, какая! Наш царевич уже не царевич, а великий царь Аббарагги!
Только что отбыл к божеству Нанне, ну и нам, выходит, надо собираться. Намтура
заплакал от  счастья,  запел что-то по-аккадски    и стал свои  тряпки в  узел
вязать. А я сразу во двор пошел, сказал только,  чтобы Намтура резцы собрал. А
во дворе - Уршу-победитель! - воины с факелами, и  светло, как днем... Да нет,
что вы, господин начальник северной башни! Конечно нет. Это просто Намтура так
бормочет все время... Нет, и жертв никогда не приносил. Не  надо. Я теперь нун
великого царя Абарагги, мне так запросто ушей не отрежешь, на это царский указ
нужен... Ладно,  прощаю. Да, и   колесницы с быками   уже стояли. Тут  ко  мне
господин  владыка  засова  подходит   -  на,  говорит, Нинхурсаг,    кинжал из
государственной бронзы, ты уже взрослый.  И еще  ячменной  муки дал мешочек  -
сваришь, говорит, себе еды  в дороге. Тут я  смотрю,  а по двору эти  ходят, в
медных колпаках. Ну,  думаю, великий Уршу!  То есть, великий Ану!  Помирились,
значит,  Мескаламдуг с Абарагги...  Да и  то - с   царем как ссориться будешь,
когда у него каждое слово - Ану. Тут мне мою колесницу  показали, ну, я на нее
и влез. Там еще один мальчик стоял - он быками  управлял. Я его раньше даже не
видел. Помню  только, бусы у него  были из бирюзы, дорогие  бусы. И  кинжал за
поясом -  тоже только что  дали. В общем, оглянулся  я на крепость, взгрустнул
немного. Но тут облака  разошлись, и в просвете  Нанна как засияет...  И сразу
мне легко стало и весело... Тут в скале возле конюшен плиту отодвинули - а там
вход в  пещеру.  Я и не знал   раньше,  что там   пещера, думал, там  царевичу
гробницу  будут строить.  Правда,  не знал...  Чтоб   мне подвига  в битве  не
совершить!  Это же вы и   были! Вспомнил теперь. И   тут, значит, вы, господин
начальник северной  башни, к  нам подходите с  двумя чашами  пива и говорите -
мол, от царского брата Мескаламдуга. И  юбка на вас эта  же самая была, только
на голове - колпак медный. Ну, мы и выпили. Я до этого пива  никогда не пил. А
потом второй мальчик что-то крикнул, натянул вожжи, и  мы поехали. Прямо в эту
пещеру в скале. И все вокруг на нас смотрят... Помню, там  дорога вниз вела, а
что по бокам - не видел, темно было... Потом? А  потом у вас в башне оказался.
Это   меня  от пива так, да?..    Накажут? Уж  заступитесь, господин начальник
северной башни. Расскажите, как все  было. Или таблички  передайте, раз уж все
записали все. Конечно   с собой...  Нет,  вам  не  дам,  сам  поставлю.  Кто-ж
печать-то   дает,  У...Ану-заступник! Вот. Правда,     нравится? Сам делал.  С
третьего раза получилось. Это бог Мардук. Какой забор, это старшие боги стоят.
Вы  заступитесь за меня,  господин начальник  северной башни! Я  вам тогда три
печати вырежу.  Нет,  не плачу... Все, не  буду.  Спасибо. Вы -   муж мудрый и
мощный, это  я всем  сердцем говорю.  Не рассказывайте  никому  только,  что я
плакал... А  то  скажут, какой он жрец    Аратты - напьется пива   и плачет...
Конечно, хочу. А где? С юга или с севера? А то у вас тут вся стена в зеркалах.
Понял... Ну, знаю. Это  когда Нинлиль пошла в чистом  потоке купаться, а потом
вышла на берег канала. Мать ей говорила, говорила, ну а  она все равно, значит
на берег  канала вышла, ну  тут ее  Энлиль  и обрюхатил.  А   потом он в  Киур
приходит, а ему совет богов и говорит - Энлиль, насильник, прочь из города! Ну
а Нинлиль, понятно, за  ним пошла... Нет, не  слепит.  Два других? Ну это  уже
после было,  когда Энлиль сторожем  на переправе притворился,  и когда Нанна у
Нинлиль уже под самым сердцем   был. Ну была,  какая  разница. Ведь эти два  -
просто разные проявления  одного и того  же. Можно  так сказать: Геката  - это
темная  и  странная сторона,  а  Селена  - светлая  и   чудесная. Но  я здесь,
признаться, не очень сведущ  - так, слышал кое-что  в Афинах... Бывал,  бывал.
Еще  при Домициане. Прятался   там. Иначе б  мы с  вами,  отец сенатор, в этих
носилках сейчас  не ехали... Как    обычно, оскорбление величия. Будто  бы   у
хозяина во дворе статуя  принцепса стоит, а рядом двух  рабов похоронили. А  у
него и статуи такой никогда не  было. Даже и при  Нерве вернуться опасались. А
при нынешнем принципсе  боятся нечего. Он к  нам легатом самого Плиния Секунда
прислал - вот какое время настало, слава  Изиде и Серапису! Недаром... Да нет,
что  вы,  отец сенатор, клянусь  Геркулесом!  Это у  меня  с  Афин, там сейчас
египтянин на  египтянине...  Какие у вас дощечки   интересные, воска почти  не
видно.А львиные морды - из электрона? Скажите, коринфская бронза... Первый раз
вижу... Секстий Руфин. Нет, из вольноопущенников.  Все-таки чем носилки хороши
- если рабы,  конечно,  умелые - едешь  и  пишешь.  И светильник  горит  как в
комнате,  а мимо пинии проплывают...  Вы, отец сенатор,  прямо в душе читаете.
Постоянно про себя  слагаю. Конечно, не Марциал -  так,  туплю себе стилосы...
"Песни я пою мелкими стишками. Как  когда-то Катулл их пел,  а также - Кальв и
древние.  Мне-то  что за   дело! Я  стишки  предпочел, оставив   форум..." Ну,
преувеличиваю, конечно,  отец сенатор, так на то  они и стихи.  Я, собственно,
свидетелем по  делу о  христианах из-за литературы  и  пошел. Чтоб  на  легата
нашего посмотреть. Великий  человек... Ну, не совсем  свидетелем.  Да нет, все
как  есть написал  -  он и  правда из  Галилеи,  Максим этот. У  него по ночам
собираются, какой-то дым вдыхают. А потом он на  крышу вылазит в одних калигах
и петухом кричит - я  как увидел, так сразу   понял, что они христиане...  Про
летучих  мышей приврал, конечно.  Чего там. Да  все равно им  одна  дорога - в
гладиаторскую школу.    А  легат наш мне    очень  понравился. Да...   К столу
пригласил,  стихи  мои послушал.  Хвалил  очень. А  потом  говорит  - приходи,
говорит, Секстий, на  ужин.  Когда полнолуние будет.  Я,  говорит, пришлю... И
точно, прислал. Я все свитки со стихами собрал - а ну,  думаю, в Рим отправит.

[fidel]

Виктор Пелевин. Луноход
(окончание)

Лучший плащ надел... Да  нельзя мне тогу, у меня  же римского  гражданства нет
пока. Поехали мы, значит, только почему-то за город.  Долго ехали, я аж заснул
в повозке. Просыпаюсь, гляжу - не то вилла какая-то, не то храм, и факельщики.
Ну,  значит, прошли мы  внутрь - через дом и  во двор. А  там уже стол накрыт,
прямо под небом, и луна все это освещает. Удивительно большая была. Мне рабы и
говорят  - сейчас господин легат   выйдет, а вы ложитесь   пока к столу,  вина
выпейте. Вон ваше место, под  мраморным ягненком. Я лег,  выпил - а  остальные
вокруг лежат  и  на меня  смотрят...  И молчат. Чего, думаю,  легат  им о моих
стихах порассказал... Даже не по себе стало. Но  потом за ширмой на двух арфах
заиграли, и мне вдруг так весело стало - удивительно.  Я уж и  не понял, как с
места вскочил и танцевать  начал...  А  потом  вокруг треножники  появились  с
огнем, и еще люди какие-то в  желтых хитонах. Они, по-моему, не  в себе были -
посидят, посидят, а  потом  вдруг руки к   луне протянут и что-то  петь начнут
по-гречески...  Нет, не  разобрал -  я   танцевал,  мне весело было.  А  потом
господин легат появился - на нем почему-то  фригийский колпак был с серебряным
диском, а  в  руке - свирель. И  глаза  блестят. Еще вина  мне налил. Хорошие,
говорит, стихи пишешь, Секстий.  Про луну заговорил  - вот прямо как  вы, отец
сенатор... Постойте, так ведь и вы там были - точно. Хехе, а  я-то все думаю -
чего это мы с вами в носилках едем? Да-а... Так сейчас-то на вас тога, а тогда
хитон был, и колпак фрикийский, как на  легате. Ну да, у вас  еще в руке копье
было   красное, с конским   хвостом.  Все  мне к   вам  неудобно было   спиной
повернуться, только мне легат говорит - погляди,  говорит, Секстий, на Гекату,
а я  тебе на свирели сыграю.  И заиграл, тихо так.  Ну  я глаза поднял, гляжу,
гляжу, а потом вы меня про эту самую Гекату и Селену спрашивать стали. И когда
ж я  к  вам в носилки сесть   успел? Все нормально?   Ну слава И... Геркулесу.
Аполлону и Геркулесу... Ну и хорошо, я их и принес,  чтобы легат прочел. А вы,
отец сенатор,  тоже литературой занимаетесь? То-то  я смотрю - вы  все пишите,
пишите.  А-а. На память. Тоже  стихи понравились. Этот час  для  тебя - гуляет
Лией, и царит в  волосах душистых роза. Конечно.  Давайте даже  гемму приложу.
Ничего, тут резьба неглубокая, много воска не надо. Пропечатается. Подъезжаем?
Вот спасибо, отец сенатор, а то прическа растрепалась. И сколько такое зеркало
в метрополии  стоит?  Скажите, у нас в  Вифинии  за такие деньги  домик  можно
купить. Тоже коринфская бронза? Серебро? И надпись какая-то... Ничего, прочту.
Так...   "Лейтенанту  Вульфу за  Восточную   Пруссию. Генерал  Людендорф." Ой,
извините, бригаденфюрер, он   сам раскрылся. Удивительный портсигар,  блестит,
как зеркало. А   вы,  значит, в  пятнадцатом  уже  лейтенантом  были?  И  тоже
летчиком? Ну что вы, бригаденфюрер, даже неловко. Из-за этих трех крестов даже
на задание не слетаешь. Яков с Мигами,  говорят, много, а Фогель фон Рихтгофен
у нас   один.  Если б не спецмиссия,    я  б заплесневел,  наверно,   в пустой
казарме...  Да вы же  меня  знаете, бригаденфюрер... А   как имя пишется?  Как
"птица". Мать ужасно расстроилась, когда  узнала, как меня отец назвать хочет.
Зато Бальдур фон Ширах - он с отцом дружил - целое стихотворение мне посвятил.
В  школах сейчас  проходят...  Называется  "Драконоборец". Как-то там  было...
"Фогель, ты спросишь, где  же наш фюрер?  Ночью, под яркою луною, что  озаряет
дивным сияньем трубы   над скатами крыш,  фюрер над  картой, в башне  высокой,
сердцем сродняясь с страною, видит, как, бросив маленький "шмайссер", сладко и
тихо   ты спишь..." Осторожнее,  вон из  того  окна стреляют...  Да нет, стена
толстая... Представляю,  чего б он написал,  если б узнал  про спецмиссию. Это
прямо какая-то поэма  была. Я-то  поверил,  что на  Западный фронт  переводят,
только в Берлине все и узнал.  Сперва, конечно, расстроился.  Что им, думаю, в
"Анэнербе", делать нечего - боевых летчиков с фронта отзывают... Но когда этот
самолет увидел  - дева Мария! Сразу... Да  что вы, бригаденфюрер, просто жил в
детстве в Италии. Да. Сколько  летаю, а такой  красоты не видел. Потом  только
разобрался, что это  собственно, Ме-109, только  с другим мотором и с длинными
крыльями... Черт, ленту перекосило... Да ладно, сам... В общем, только в ангар
вошел,  и сразу  дух  захватило. Белый,  легкий   такой, и словно светится   в
темноте. Но что удивило   - это подготовка. Я   думал, матчасть учить буду,  а
вместо этого к вам  в "Анэнербе" возили,  череп мерили, и  все под Вагнера.  А
спросишь о чем - молчат. В общем, когда меня той ночью разбудили, я решил, что
опять   череп мерить будут. Нет, смотрю   - под окнами  два "мерседеса" стоят,
урчат моторами...  Отлично,  бригаденфюрер! Прямо под  башню.  Где  это вы так
наловчились из этой штуки... Ну сели, значит,  поехали. Потом... Да, оцепление
стояло,  эсэсовцы с факелами. Проехали, потом  лес кончился, здание какое-то с
колоннами  и аэродром. Ни  души кругом, только ветерок такой  легкий, и Луна в
небе. Я-то   думал, что все  аэродромы под  Берлином знаю,  а этого никогда не
видел.  И самолет мой стоит,  прямо на полосе, и что-то  такое под фюзеляжем у
него, тоже белое, вроде бомбы. Но мне рядом даже остановиться не дали, а сразу
повели в  это  здание... Нет, не  помню.  Помню только,  Вагнер играл.  Велели
раздеться, вымыли, как ребенка... Нет, гранаты потом... Масло в кожу втирали -
знаете, чем-то  древним  пахнет, приятный  запах  такой. И дали  летную форму,
только всю белую.  И все мои награды  на груди. Да,  думаю, Фогель, вот оно...
Ведь всю жизнь о  чем-то таком и мечтал. Потом   эти, из "Анэнербе",  говорят:
ступайте, капитан,   к самолету. Там   вам все  скажут.   Руку пожали,  все по
очереди.  Ну,  я и пошел.   А сапоги тоже  белые, в  пыль боишься наступить...
Сейчас... Подхожу к самолету, а там... Так это  ведь вы и были, бригаденфюрер!
Только не в  каске этой, а  в таком черном колпаке... И,  значит, стали вы мне
все это  объяснять - взлететь  на одиннадцать тысяч,  курс на Луну,  и красную
кнопку нажать на левой панели... А, черт.  Чуть-чуть не достал... Ну и планшет
этот белый мне дали, а потом - кофе с коньяком из  термоса. Я говорю: не надо,
не пью перед вылетом, а вы мне так строго - да ты хоть знаешь, Фогель, от кого
этот кофе? Тут я  оборачиваюсь и вижу  - никогда  бы  не поверил... Да. Как  в
хронике, и китель тот самый, двубортный. Только колпак на голове, и бинокль на
груди. И усы  чуть  пошире,  чем на   портретах. Или из-за  лунного света  так
показалось. Рукой так помахал, прямо как на стадионе... В общем, выпил я кофе,
сел в самолет, надел сразу кислородную маску и  взлетел. И так мне сразу легко
стало, будто в две груди задышал. Поднялся  на одиннадцать тысяч, курс на Луну
- она огромная была, в полнеба, и вниз поглядел. А  там все зеленоватое такое,
река какая-то блеснула... Тут кнопку и нажал. И чего-то вправо стало заносить,
а как сел - даже   не помню... Но зато  в  самый раз поспел,  бригаденфюрер...
Пожалуйста... И вы мне черкните что-нибудь на  память. Спасибо... А много их к
Берлину прорвалось?  Ерунда, кирпичной  крошкой,  наверно. Переносица  цела...
Ага,  вижу - ерунда.  С этим портсигаром бриться можно,  и зеркало не нужно...
Нет,  больше не нужно,  я  ведь и не просил.  Это  вы сами поставили,  товарищ
полковник,  когда свечу  зажгли...  Ну,  чего дальше -  книги  читал,  а потом
телескоп себе  сделал маленький. В основном  луну  изучал. Даже на  утренник в
школе один  раз луноходом нарядился...  Отлично этот вечер  помню... Да нет, у
нас   всегда   утренники вечером были,   а  тогда  еще  субботу на понедельник
перенесли... Все ребята в актовом зале собрались,  у них костюмы простые были,
они танцевать   могли.  А на  мне  такое  надето  было  - встанешь   раком,  и
действительно, как  луноход. В зале  музыка  играет, раскраснелись все... А  я
постоял  у  дверей и  пополз  на  четвереньках  по пустой школе.  Ползу, качаю
антеннами. Коридоры темные, нет никого... Вот так я до окна дополз, а за ним в
небе - Луна, и даже не желтая, а зеленая какая-то, как  у Куинджи на картине -
знаете? У  меня над койкой  висит, из "Работницы". И вот  тогда я себе слово и
дал  на Луну   попасть... Ха-ха-ха...   Ну  если вы,   товарищ полковник,  все
возможное   сделаете, тогда точно   попаду... Ну что дальше    - после школы в
летное,   вместе  с другом,   он у вас    был  уже. А  оттуда    взяли в отряд
космонавтов...  Получили представление? Да я   знаю, товарищ полковник, всегда
лучше  по-человечески. Вот тут? Ничего,  что чернила синие? Правильно. Простая
душа, короткий   протокол...  Спасибо.  Если можно,   с малиновым.  А  где  вы
баллончики  берете для сифона? Хотя да...  Товарищ  полковник, а можно вопрос?
Скажите, а правда весь  лунный  грунт к вам  отвозят?  Да не помню, кто-то  из
наших... Конечно,  ведь только по  телевизору видел...  Ух ты... И  сколько  в
такую банку входит    -   грамм  триста?  А   разве  можно?  Спасибо...    Вот
спасибо... Дайте еще листок,  чтоб  понадежней...  Спасибо. Помню.  Направо по
коридору, к лифтам, и наверх. Не выпустят?  Ну проводите тогда... Опять колпак
на вас...     Почему, красиво. У    нас  ведь  в армии   уже    колпаки были -
буденовки. Красиво, только непривычно - козырька  нет, кокарда круглая... Нет,
не забыл...  Как   налево?  А   зачем факел  у  вас?   А  электрик...  ну  да,
допуск.  Посветите, ступеньки  крутые... Как  у нас на  лунном модуле. Товарищ
полковник, так здесь же ту...                                                 

[fidel]

Гностические паралели в книгах Калоса Кастенеды
http://www.bibliotecapleyades.net/cienciareal/esp_donjuan13.htm
( На инглише правда  я только начал читать если понрааится сделаю перевод)

[kira]

необычныое, сложное чтиво , но захватывает масштабность, умением мыслить абстрактно

в инетне есть еще нескольк переведенных его статей и все они не от мира сего

в этой об аналогии времени, мирового океана и кровообращения


Вольфганг ГИГЕРИЧ
ВЫХОД ИЗ ПОТОКА СОБЫТИЙ: ОКЕАН И КРОВООБРАЩЕНИЕ




http://www.vavilon.ru/metatext/mj43/gigerich.htm

"Таким образом, время, как кругообразный поток, не сразу обрело значение, связываемое ныне с выражением "идеи цикличности истории" или "вечного возвращения" в противоположность линейной концепции времени. И вопрос не в нескончаемости повторения, но скорее в человеческом существовании, онтологически заключенном как в границы земной жизни, так и в каждый отдельно взятый ее миг. Что бы ни происходило, какие бы события ни проносил поток вещей, Ананкэ пригвождает человеческое существование к здесь и сейчас. Каждое настоящее-сейчас есть собственные Альфа и Омега, под стать тому, как в ритуальных культурах сотворение мира было делом не одного мига в начале всех времен, но сущностным началом каждого нового времени. Здесь нет никакого будущего, в которое мог бы сбежать человек из реального настоящего, так же как нет и прошлого, на которое можно было бы оглянуться, как на "добрые старые дни", когда "все было лучше". Змей, словно неотступный демон, обвивает меня и несокрушимо держит в настоящем. Эти узы, охватывающие все Бытие, все глубже понуждает меня погружаться в реальность настоящего, они заставляют меня исчерпывать эту реальность во всей полноте. Выхода нет. Бегства не существует. Здесь даже невозможны надежды на будущее по отношению к уделу настоящей реальности, поскольку змей времени заключает меня в непроницаемую скорлупу опыта этого удела. Если у судьбы и есть какой-то смысл, то такой смысл должен быть изведен из сердцевины собственно самой судьбы, из ее непреодолимых пределов, установленных Необходимостью. Смысл никогда не будет обнаружен в последующем событии, в будущем или вовне. Если любое роковое событие не сможет раскрыть само в себе свой смысл, значит смысла нет вообще."


"Океан был, как мы уже говорили, чистым течением. Поскольку человек более не пребывает в циркулирующем токе Времени, но содержит поток жизни в себе, пульс жизни теперь зависит от него, от каждого человеческого существования. Именно человек собственным усилием и силой воли торит путь Времени. Он должен быть его двигателем, поскольку существует как круг Времени. Разве удивительно, что современный человек зачумлен суетой, спешкой, понужден к представлению, обречен психологическому тренингу и нескончаемому на протяжении жизни подтверждению своей молодости, покуда гипертонический криз или инфаркт не поставит окончательную точку на нем, на освобожденном человеке? Разве поражает тот факт, что тот, кто несет в себе пограничный поток между Бытием и Небытием, сам по себе поражен неврозом - чья природа всего-навсего вид компромисса между понуждающей, охватывающей силой и неутолимой жаждой свободы от любого telos"a, свободы от любого обязательства, связующего мою природу с моей жизнью?

[fidel]

Текст с форума Центрального комитета психанавтов
http://ruckp.org/topic/6273-%d1%85%d1%83%d0%b9%d0%bd%d1%8f/

Сначала не было ничего, просто пустота. Не было, но каким-то образом крупинка этой пустоты осознала себя как нечто обособленное от всего. Она издала свой первый звук и увидела свет, и тут-то и началась эта хуйня, которая продолжается и по сей день. Ее как и всех детей лелеяли родители, засерали сознание своими пережеванными сотни раз мыслями, которые им самим навязали другие, а они слепо поверили в это. Потом ее водили в садик, там ей тоже нихуя не нравилось, хотелось побыстрее домой, к маме. И все бы ничего, жизнь идет, солнышко светит. Потом пошла в школу, научили писать, читать, дисциплине, но это ей все тоже не нравилось, но система говорит надо, куда ж без образования то. Шли годы, она взрослела, обрастая шелухой заведомо-ложных рассуждений, хотя внутри и осталось что-то. Получала пизды от сверстников в более поздних классах, хотя она всегда была в стороне от коллективных событий, это не оставляло от обязанности быть опиздюленным за просто так, за то что существуешь и не похож на других хоть чуть-чуть. Так продолжалось некоторое время, а оно шло, хоть и иллюзорно, как она сейчас видит. Ибо не изменилось нихуя, по прошествии столько времени, оно сжалось в гармошку и стало одной плоскостью. И от этого не легче, ибо надоело. Так, что-то я отошел от темы. Так вот, потом она поступила в техникум, благо вовремя поняла что нах не надо такое счастье, и это иллюзорное светлое будущее, многообещающе звучит, правда? Вот, нахуй оно не всралось ей, ибо нет его как такогого, ведь люди живут не сейчас, а вообще не живут, и даже не существуют, как они в тяжелые моменты своей жизни выражаются. Так вот, с этой проблемой она разобралась, и поняла что никакой проблемы и не было то. Потом благополучно сторчалась, скурилась, краткий миг был разнообразен, но не тут то было. Она поняла, что и это само по себе ничего не несет, и решила умереть. Но не умерла, и так несколько раз.
Конец.

[Nancy]

ЛЕЗВИЕ  ОСОЗНАНИЯ
Ярослав Астахов

Долгие удары молотом утомили меня, и вот я задремал и уснул, глядя в огонь, присев около моего горна. Тонкая пелена сновидения начала уже было ткаться перед глазами... Но чистый стальной удар, как будто бы удар колокола, разъял сон.  Я вскинул голову с рук, сло-женных на коленях. Я встал и обернулся туда, откуда, как мне казалось, раздался звон.  Новорожденный клинок, только что мной законченный, покоился на наковальне. И странные ка-кие-то блики отбрасывал на него огонь... Я всматривался. Я все пытался понять, почему не так, как это бывает обычно, отплясывают эти блики на лезвии. Странное в их игре замечалось у самого основания клинка, около того места, куда насаживается рукоять...
   Вдруг я вспомнил. Как только я мог забыть? Колдун, который заказал меч, велел нанести на его клинок, в основании его, тайный знак. Какое-то лучистое колесо... Две неизвестные буквы посреди него, сплетающиеся, как змеи. Колдун объяснил мне смысл. Знак этот сообщает невиданную силу тому мечу, на лезвие которого нанесен. И это имя меча. И на человеческом языке оно — «Осознание».
   Вот... Я понимал теперь, почему так странно — как будто бы все время вздрагивая и дробясь — танцуют эти блики огня. Это колдовской иероглиф, врезанный глубоко в булат, дробит их, преобразовывает, перерождает... Вдруг сердце у меня заспешило так, что я, желая его унять, невольно положил на грудь руку. Капельки холодного пота — немыслимая вещь в кузнице — скатывались, я чувствовал, из-под сермяжной повязки на моем лбу. Мне вспомни-лись слова колдуна: «Ты должен насадить рукоять — немедленно. В самое то мгновение, как только будет рожден клинок.  И если ты не сделаешь этого,— продолжал колдун,— чудовищная сила меча проснется, не ожидая, пока его возьмут в руку. Прирученный,— говорил он,— меч именем Осознание будет моим слугой. Его укачают ножны и рукоять... Но бойся,—и с этими словами колдун глубоко взглянул мне в глаза,— лезвия Осознания!»
   Я вспомнил его слова... слишком поздно! Я позабыл насадить рукоять сразу же на клинок! И вот он теперь смотрит в мои глаза — зазубренный голый шип... А я ведь оставлял лезвие, когда отошел немного передохнуть, острием ко мне! Я понял, почему произошел этот звон... Я вскрикнул и отшатнулся! Прозвенев снова, лезвие поднялось в воздух... Не двигаясь, склоненное под углом, оно замерло в свете горна. Блистающее острие целилось в мою грудь. Тяжелый неземной страх, как лапы хищного зверя, неслышно подошедшего сзади, сдавил мне грудь. Не отдавая себе отчета, я сделал то, что делал обыкновенно в лесу, когда чувствовал, мне угрожает какая-либо опасность. Я резко свистнул. Немедленно распахнулись створки ок-на, и в кузницу, ощеривая в прыжке пасть, метнулся сторожевой пес. Я сразу же пожалел об этом. Что могут его клыки против острой, тяжелой стали? Зверь в состоянии остановить зверя. И человека зверь может остановить. Но вот — лезвие пробудилось... и тени против него человек и зверь! Клинок поднялся немного выше над наковальней, чуть-чуть покачиваясь. Его острие описывало медленный полукруг, и шип, который предназначен для рукояти, описывал полукруг меньший. Как если бы на клинок насажена уже была рукоять, и рукоять эту удержи-вала невидимая рука, прикидывающая — на вес — достоинство новорожденного меча, внут-реннюю его соразмерность... Нет! Немыслимое, однако длящееся перед моими глазами движе-ние клинка было не таково! Мне это только представилось — невидимая рука... Мне только почудилось так сначала. Мы склонны подгонять новое, вдруг открывшееся глазам, под виден-ное уже. Оно само двигало собой, это лезвие, паря в воздухе! Этот переменный изгиб... И... такой живой — словно рыбий — блеск стали не смогла бы сообщить ему никакая, видимая или невидимая, рука.  Он пробовал себя сам...
   Мой пес прыгнул. Странно — страх перед неизвестным нисколько не удержал его. Может быть, им овладела ненависть к неизвестному — то единственное, что может преодолеть, опрокинуть и растоптать этот страх... Усиливающаяся дрожь била, не отпуская ни на мгновение, мои члены. Я видел происходящее словно бы совершающимся донельзя медленно. А ост-рота зрения возросла вдруг так, что различал я плывущий в воздухе волосок... И то, как разре-зает надвое его в невиданном устремлении своем это лезвие! Я видел... Они скрестились — живое тело моего пса и этот живой клинок. И тело было отброшено. И в воздухе замерла сталь... Собака была жива, но я видел, как непоправимо глубоко лезвие клинка вскрыло плоть.
   ...И в это единственное мгновение я тоже пережил ненависть к неизвестному. Пережил чувство, роднящее существа земли... Чувство, до времени совершенно немыслимое, странное для меня... Но все-таки и теперь я не до конца сроднился со всем живым. Ненависть не дала мне временного безумия, хотя мои глаза видели страдания существа, мне верного. И я бы со-гласился с людьми, если бы способен был в этот час думать о чем другом. А то ведь я обижал-ся, слыша за спиной приглушенное: «Он все-таки не наш — он кузнец»... Безумие не различает ничего вовсе, а я вот знал, за что именно ненавижу меч. И почему-то я ненавидел его даже и не за самый удар его, а за то, что неумело был нанесен этот его удар, что не получилось у лез-вия отобрать жизнь — чисто, не заставляя избавленного за избавление заплатить страданием. Я почему-то верил, что справедливо будет сказать про этот живой клинок: не сумел. И клеве-тою было бы сказать, что не захотел он...
   Тяжкий предсмертный крик вырвался из горла моего пса, и остановились глаза его, а я все кричал, кричал, не в силах унять ни дрожи бессильной ненависти моей, ни крика, не знаю, когда начавшегося.
   ...Стукнула, как будто обрезая мой крик распахнутая ударом дверь. Подмастерье мой, гораздо более молодой и сильный, чем я, вбежал в кузницу. Грозящее острие вновь целилось в мою грудь. Раскрыв от изумления рот, широким крестом перекрестив грудь, мой ученик бро-сился, задрожав от ярости, на ненавистный неправильностью своей предмет. Он протянул вперед руки, желая схватить клинок, плавающий в воздухе, и сломать. Я видел, как выскольз-нула, дразня, прямо из-под его пальцев живая сталь. Коварный клинок покачивался теперь в воздухе между ним и мной, только что проскользнув у него под локтем. Мой подмастерье мед-ленно, как это казалось мне, разворачивался к нему. Клинок поднялся чуть вверх, и острие его подалось назад. Я понимал, что готовилось. Глаза ученика моего пылали безумным гневом. За-вершив разворот, он сделал глубокий вдох, явно собираясь вновь прыгнуть. И в этот момент его, от плеча и до самого бедра, наискось, развалил меч.
   Три страшных предмета лежали на полу около моих ног. Предмет, который был зверем, и два предмета, бывшие человеком. Грозящее острие вновь целилось в мою грудь. Я сделался равнодушен. Они сгорели в этой груди, испепелив даже и самое себя, страх и ненависть. Лишь только какое-то отрешенное, холодное удивление загадывало уму загадку. Как это он убит, ученик?.. Как это рассечена его грудь, когда он ее защитил крестом? И некая еще странность была во всем, начал осознавать я, когда оставил душу, как пепелище, выжегший себя страх... Передо мной были мертвые, изрубленные тела. Их раны были ужасны. Но почему же из ран этих не пролилась кровь?
   Вот я склонился над ними. Быть может, они не умерли? Или, быть может, они и не были никогда живы... здесь? И это только незнание мое о них — умерло?
И снова прозвенел меч. Я вскинул на него глаза. Как мог он извлечь из воздуха этот звон? Но взгляд остановился на двери, теперь распахнутой. И сразу же онемел ум. И сердцу моему ста-ло ни до каких вопросов...
   Женщина моя переступила порог. И шла, не отрывая глаз от клинка, стать между мной и сталью. Она дошла и остановилась посреди предметов, валявшихся на полу, не заметив их. Она читала молитву. Я думал, будто бы в предшествующие мгновения испытал ужас. От пер-вого и до третьего звона стали. Но нет... ужас опрокинулся в мое сердце лишь вот теперь! Бро-ситься на нее. Повалить на пол. Закрыть ее своим телом...Но сделать этого я не мог! Преда-тельское, в груди у меня остановилось сердце...
   Я видел, из-за плеча ее полыхнула маленькая алая молния и острие лезвия вырвалось между ее лопаток.    И снова не пролилась кровь.
   ...В безумии я уцепился взглядом за вздрагивающий, плывущий в воздухе, вновь высво-бодившийся клинок. Направленный в мою грудь. С какой-то даже отрадой я уцепился взгля-дом за его блеск, чтобы не опустить глаза — на пол.
   Сколько же прошло времени для меня? И снова мне показалось: только лишь вот теперь я пережил ужас. И не было от него исхода: меня ужасало собственное мое сердце. Ведь я же спросил себя: а, зная все наперед, взялся бы ты выполнять заказ или же ты бы выгнал с про-клятиями заказчика-колдуна из своего дома? И вот я различил шепот моего сердца в ответ: не выгнал бы... Я проклинал, в безумии, свое сердце. Я проклинал час зачатия моего... И Бога, вкладывающего в свои создания сердца чудовищ!
   И вдруг я произнес громко, неожиданно для себя, слова, глядя на приближающееся ост-рие. Даже и не я произнес, а словно бы это Кто-то приказал произнести их моему голосу.
— Ты отобрал у меня и зверя, и человека. И самую мою душу. И даже моего Бога ты
хочешь вроде бы у меня отнять... Ты не оставил мне здешнего ничего, и вот — больше я не боюсь свободы! Так заверши дело.
   Произнеся это, я сразу вдруг перестал видеть перед собой блестящее острие. Оно во мгновенье ока пропало куда-то сглаз, а вот шип, который предназначен для рукояти, вдруг оказался близко перед глазами и резко, все ускоряясь, заскользил в сторону. Шип оставался в центре моего зрения, но словно бы обегал круг... огромный! С непререкаемостью ножа, режу-щего кусок масла, тонкий рукоятный шип крушил стены! За стенами отворялся свет... Вот он перечеркнул собственный свой след пустоты в стенах кузницы — и потолок рухнул! Или же это я, каким-то образом выброшенный вдруг вверх кружением сверкающего клинка, весь, без остатка разбился в небытие о продолжающие быть неподвижными камни свода...
   Так это помнилось мне. Но не было оно так, и не успело истечь мгновение, как я это по-нял....Была дорога. Петляющая, от кузницы и до церкви. Та самая, каждый изгиб которой я так хорошо знал. И было: я стою на дороге. И — Солнце и Луна светят... Нет — я не стою, я двигаюсь по этой дороге... И... тоже нет!
   Было: я не стоял и не шел по этой дороге — я просто был.
   Это... это ведь сама эта дорога шла через бытие меня! Я был я. И я был эта дорога. И я был мой ученик. Радующийся и невредимый. Он тоже был на дороге, как был и я. Он был ме-жду мной и кузницей, не изменившей свои всегдашние очертания. И был на дороге между учеником и кузницей, радующийся и невредимый, мой пес. И зверь мой был тоже я... И уче-ник подошел ко мне — хотя он оставался на месте,— мы взялись за руки. И прежде мы посто-янно хотели с ним взяться за руки. Только раньше — не здесь — мы сделать этого не могли.
   И пес мой бежал ко мне — и оставался на месте — и становился на задние лапы и клал передние мне на плечи. Так ластиться ко мне он стремился всегда и раньше. Но редко я по-зволял ему, ведь я знал: хозяин и повелитель его, я должен быть строг.
   Но вот я обратился в другую сторону. Не оборачиваясь. Не отпуская руку ученика и продолжая все чувствовать язык пса на своем лице. И увидел: женщина моя — невреди-мая...радующаяся...— здесь, на этой самой дороге! И я увидел: она... между мной и церковью. Как это я не понимал раньше? Она —между мной и церковью... потому что она есть я... и она — ближе к церкви. Вот я иду к моей женщине — и остаюсь на месте,— и вот уже... мы обни-маем друг друга! И больше никогда между нами не будет недобрых слов...
   И мы смеемся друг другу. То я смеюсь над собой: ну как же это я сумел думать, что мо-гут они куда-то от меня деться? Мой человек... И зверь мой... И самое дыхание мое — мое сердце, моя душа... Ведь это ли не есть я?!
   Вот светят оба Светила, и в их едином луче я могу различать все ясно. Я вижу в их еди-ном луче, что не уходит ничего из того, что есть. И так оно есть всегда... Только, когда свети-ла восходят на небе то одно, то др, как это и бывает обычно, сущее принимает разные формы. И формы-то появляются или же исчезают, но может ли исчезнуть у меня то, что само есть я?
   Тогда я различил колдуна. Как будто бы дождавшись этой мысли моей, он появился вдруг на дороге со стороны кузницы. Вот поравнялся он с моим зверем, не предложив ему ни-чего. И он оставался с ним; и двинулся сквозь него далее...Вот — миновал он ученика. И дви-нулся сквозь него, и все-таки оставался с ним, и я видел: они смотрели в глаза друг другу...И вот приблизился он ко мне. И стал рядом...И что же это я говорю — стал рядом? Ведь рядом он был всегда, мой колдун... И это тоже был я!
   Я видел, как протянул колдун руку к моей груди. И только лишь тогда я заметил: свер-кающий клинок Осознания, пронзая меня насквозь, вздрагивает у меня в груди, проницая сердце. И, улыбаясь, колдун извлек из моего сердца заказанный им клинок. И миновал он меня, унося его. Но все-таки живая сталь Осознания оставалась в сердце. Ибо ведь оно — сердце — и было рукоятью заказанного меча! Этого не ведал колдун, а так оно испокон: нерукотворная рукоять объемлет этот клинок... могущественный, но руко-творный.
   Блестело лезвие Осознания на его плече, и он шел...И женщина благословила его. И он преклонил колена. И оставался с ней; и шел дальше...А я смотрел ему вслед. И видел: какая-то темнота, как огонь, течет — встреч ему и по обе стороны от его дроги. И странно мне это было, поскольку никакой тьмы раньше не замечал я здесь, в едином луче Светил, и даже никакой тени. Я видел, как выгорает трава по краям дороги — там, где проходит тьма. И некоторые языки тьмы были подобны зверю, а некоторые — человеку. Среди же этих людей, сделанных из огня тьмы, были и подобия колдуна. И были — мои подобия...
   Но это было мне хорошо известно: ни эти, и никакие другие рода испепеляющих языков не есть я! Я есть и человек, и зверь; я есть я, и я есть моя душа; и я же есть мой колдун, стре-мящийся искать дальше. Но вот разорвал клинок, им заказанный, стены моей тюрьмы. И я знаю: испепеляющий мрак — какую бы он форму ни принимал — не есть я!
   А языки темноты росли, приближаясь. И схлестывались они над его дорогой, и воздух устрашенный дрожал, как будто бы дорога эта была — раскаленный горн. Но все-таки не останавливался колдун. И шел. И я видел: которого я называю колдун — он был уже не таков. И нес перед собой меч, удерживая его крепко, двумя руками. И даже и не он шел, а шел через него самый путь — не важно, что там клубится по сторонам его — от кузницы и до церкви.                                                                         

[fidel]

Интервью с Иосифом Бродским

[Волков:]
А уколы -- это больно?

[Бродский:]
Как правило, нет. За исключением тех случаев, когда вам вкалывают
серу. Тогда даже движение мизинца причиняет невероятную физическую
боль. Это делается для того, чтобы вас затормозить, остановить, чтобы
вы абсолютно ничего не могли делать, не могли пошевелиться. Обычно серу
колют буйным, когда они начинают метаться и скандалить. Но кроме того
санитарки и медбратья таким образом просто развлекаются. Я помню, в
этой психушке были молодые ребята с заскоками, попросту -- дебилы. И
санитарки начинали их дразнить. То есть заводили их, что называется,
эротическим образом. И как только у этих ребят начинало вставать, сразу
же появлялись медбратья и начинали их скручивать и колоть серой. Ну
каждый развлекается как может. А там, в психушке, служить скучно, в
конце концов.

[Волков:]
Санитары сильно вас допекали?

[Бродский:]
Ну представьте себе: вы лежите, читаете -- ну там, я не знаю, Луи
Буссенара -- вдруг входят два медбрата, вынимают вас из станка,
заворачивают в простынь и начинают топить в ванной. Потом они из ванной
вас вынимают, но простыни не разворачивают. И эти простыни начинают
ссыхаться на вас. Это называется "укрутка". Вообще было довольно
противно. Довольно противно... Русский человек совершает жуткую ошибку,
когда считает, что дурдом лучше, чем тюрьма. Между прочим, "от сумы да
от тюрьмы не зарекайся", да? Ну это было в другое время...

[Волков:]
А почему, по-вашему, русский человек полагает, что дурдом все-таки
лучше тюрьмы?

[Бродский:]
Он из чего исходит? Он исходит из того,-- и это нормально,-- что
кормежка лучше. Действительно, кормежка в дурдоме лучше: иногда белый
хлеб дают, масло, даже мясо.

[Волков:]
И тем не менее, вы настаиваете, что в тюрьме все-таки лучше.

[Бродский:]
Да, потому что в тюрьме, по крайней мере, вы знаете, что вас
ожидает. У вас срок -- от звонка до звонка. Конечно, могут навесить еще
один срок. Но могут и не навесить. И в принципе ты знаешь, что рано или
поздно тебя все-таки выпустят, да? В то время как в сумасшедшем доме ты
полностью зависишь от произвола врачей.

[Волков:]
Я понимаю, что этим врачам вы доверять не могли...

[Бродский:]
Я считаю, что уровень психиатрии в России -- как и во всем мире --
чрезвычайно низкий. Средства, которыми она пользуется,-- весьма
приблизительные. На самом деле у этих людей нет никакого представления
о подлинных процессах, происходящих в мозгу и в нервной системе. Я, к
примеру, знаю, что самолет летает, но каким именно образом это
происходит, представляю себе довольно слабо. В психиатрии схожая
ситуация. И поэтому они подвергают вас совершенно чудовищным
экспериментам. Это все равно, что вскрывать часовой механизм колуном,
да? То есть вас действительно могут бесповоротно изуродовать. В то
время как тюрьма -- ну что это такое, в конце концов? Недостаток
пространства, возмещенный избытком времени. Всего лишь.

[Волков:]
Я вижу, что к тюрьме вы как-то приноровились, чего нельзя сказать о
психушке.

[Бродский:] Потому что тюрьму можно более или менее перетерпеть. Ничего
особенно с вами там не происходит: вас не учат никого ненавидеть, не
делают вам уколов. Конечно, в тюрьме вам могут дать по морде или
посадить в шизо...

[Волков:]
Что такое шизо?

[Бродский:]
Штрафной изолятор! В общем, тюрьма -- это нормально, да? В то время
как сумдом... Помню, когда я переступил порог этого заведения, первое,
что мне сказали: "главный признак здоровья -- это нормальный крепкий
сон". Я себя считал абсолютно нормальным. Но я не мог уснуть! Просто не
мог уснуть! Начинаешь следить за собою, думать о себе. И в итоге
появляются комплексы, которые совершенно не должны иметь места. Ну это
неважно