Цитаты

[Nancy]

[fidel]

«Уникальность мира состоит в том, что он является существующим лишь постольку, поскольку состоит из вещей, но сам по себе мир не является вещью. ---- > По отношению к своим вещам мир является единственно существующим и единственным. А вот та реальность, куда включается сам этот мир в целом, будет несуществующей только по отношению к миру, который входит в эту реальность как единственный объект, который существует. Говорить о существовании иных объектов, находящихся в этой реальности помимо мира, невозможно. Но несуществующие объекты обязательно должны иметь место, чтобы единственно существующий мир мог бы включаться в их совокупность и существовать в соответствии с тем же самым критерием существования, что и вещи. Значит, мир в целом (как и вещи) не является единственным. Слова "мир один" надо понимать в том смысле, что мир в какой-то реальности является единственно существующим объектом среди несуществующих объектов этой реальности. Автор провозглашает самый главный тезис всей своей системы: Мир является единственно существующим,  но не является единственным.» [Шуранов Б.М. Знания по философии и логике. - Ростов-на-Дону: ООО "Медиа-Полис", 2013, с. 15].

[swarm]

Интересно, кто им за это деньги платит.

[fidel]

Дон Хуан живее всех живых!

Даже когда Качора собирался прилететь в Россию на свою Родину (все шаманы считают, что они родом с Сибири, а ещё точнее, с озера Байкал - я думаю вы все слышали кучу легенд про это святое место), то деньги на это собирали «всем миром»: ни родственики-миллионеры Кастанеды, не бизнес-воротилы из ClearGrean Inc, - никто не захотел помочь ему в этом, хотя многие из близкого окружения Кастанеды знают Качору, и вовсе не отрицают его роль в написании книг Кастанеды. Согласитесь, довольно забавно, когда вылазит некий очередной тип и заявляет, оказывается! что Качора пытается на ком-то заработать: поверьте, заработать на шаманизме больше чем заработал Кастанеда уже вряд ли кому-то удастся. Сложно обвинить в чём-то человека, когда у него кроме его лачуги больше-то ничего и нету

[fidel]

Из текста "Вопросы Мелинды"

Царь молвил: «Почтенный Нагасена, могу я спросить тебя?»— «Можешь, государь».— «Я уже спросил, почтенный»2.23.— «Я ответил, государь».— «Что же ты ответил, почтенный?» — «А что ты спросил, государь?»

[fidel]

Из книги: Мигель Леон-Портилья. "Философия Нагуа"

В последних двух главах мы изложили основные идеи нагуа о человеке как создании Ометеотла, рождаю­щемся в тлалтикпаке, чтобы научиться развивать свое лицо и укреплять свое сердце, и вынужденном действовать в Мире грез, истинность которого опреде­ляется тем, что «находится на ладони» Хозяина непо­средственной близости; перед этим человеком возникает загадка потусторонности: «того, что стоит над нами (области мертвых)».

[Rei]

Любопытно, что некоторые видят в психоделиках (и вообще всяческих ИСС) выход из "пузыря", а некоторые и там продолжают ощущать ограниченность. Отсюда возможно отношение к психоделикам как к 1.способу посмотреть интересные мультики ля одних (95%), 2.как к ниибаца духовно продвигающим и расширяющим сознание богоданным субстанциям

а ещё м.б. так, что сначала заморачивает на вариант 2 (ибо чел такой весь из себя "небыдло" и принимает не ради мультиков, а ради ниибацца постижения и познания ), а потом видишь, что вариант 1 более как бы честный и подлинный, нежели второй (типа первый менее искусственный, тогда как во втором всякие додумки, искусственные конструкции типа "постижения" и т.д. - как результат чсв) (по крайней мере тогда видится, что сидеть и ржать или ловить просто глюки - нечто более подлинное, нежели находить там подобные грофовским "просветления".
потом видишь, что говно и одно и другое. ну а потом опять - за этим есть ещё нечто, не похожее ни на "просветления" а-ля гроф, ни на тупо развлечение глюками.
короче, как и обычно, контакт с рс зависит от исходного состояния. так и отн. других практик - сновидения, овд, дзадзэн наприм...

[кира]

Мне вспомнились слова Сергееича, написанные им когда  то на Пне

Среди всего прочего, что происходит в ходе перепросмотрa, есть и тaкое немaловaжное явление: изменяется восприятие мирa. Я полaгaю, это основнaя проблемa современной цивилизaции - восприятие людей крaйне односторонне, ибо нaходится под жёстким контролем эго. Именно оттого глaвный метод техники - увод сознaния нa другую сторону человеческой сущности, чтобы сбaлaнсировaть и в итоге устрaнить этот перекос.
Но у тех, у кого нелaды с психикой, и без того восприятие сдвинуто, не тaк ли? Что же происходит, когдa поверх нaклaдывaется прaктикa, специaльно сдвигaющaя восприятие? С полной ответственностью отвечaю: происходит нечто ещё более неприятное.В чём нуждaются тaкие люди, тaк это в поиске пути нaзaд, в обычный мир.
Не стоит сотрясaть землю под их ногaми, чтобы побудить их взлететь, - они и тaк не слишком уверенно держaтся, тaк что, скорее всего, не полетят, a упaдут. В общем, им нужны совершенно другие, точней скaзaть, противоположные прaктики.

[Куку]

В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную пряжку, ты будешь взволнован. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен к внешнему, неискусен во внутреннем.

[Куку]

Мудзё — «эфемерность», «бренность», «изменчивость». Понятие, сложившееся в раннее Средневековье под влиянием буддизма, особенное состояние души, когда человек остро ощущает быстротечность времени, хрупкость и изменчивость каждого момента бытия. Мгновение переживается как что-то ускользающее из рук. Время уносит людей, чувства, разрушает дворцы и хижины, изменяет очертания морского берега — эта мысль не нова, новое — в отношении японцев к течению времени как к чему-то переживаемому трагически. Эфемерность, бренность становится одной из главных категорий японской культуры на многие столетия, категория эта меняется — в ХVII веке она принимает форму укиё, «плывущего мира», художники гравюры, которые этот мир изображали, свои произведения называли картинами плывущего мира. В ХVIII–ХIХ веках возникают литературные жанры — «повествования о плывущем мире». Бренность в это время воспринимается уже не так трагически, над ней подсмеиваются, один крупный писатель этого времени заметил: «Да, мы все уплываем, но весело, как тыква, подпрыгивающая на волнах».

[Куку]

а чего бы тыкве не смотреть вперед, а они все только назад смотрят

[Куку]

Освобождение чакр:
- Когда освобождена Муладара-чакра, прекращается злоба.
- Когда освобождена Свадхиштана-чакра, прекращается сексуальное желание.
- Когда освобождена Манипура-чакра, прекращается аппетит.
- Когда освобождена Чандра-чакра, прекращаются наши загрязнения образов.
- С освобождением Сурья-чакры прекращается гнев.
- С освобождением Анахата-чакры прекращается самоунижение.
- С освобождением Вишуддха-чакры - зависть.
- С освобождением Аджня-чакры прекращаются желания в мирской жизни.
- И, наконец, с освобождением Сахасрара-чакры достигается Освобождение

интересно чем злоба от гнева отличается

[fidel]

интересно чем злоба от гнева отличается

злоба мне кажется может быть ненаправлена

[Куку]

интересно чем злоба от гнева отличается

злоба мне кажется может быть ненаправлена

то есть если гнев это отталкивание уже конкретного объекта, то злоба - просто состояние отторжения. может быть

[Nancy]

Пелевин. Роман Т. Отрывок из XIV главы

Т. пришел в себя.
И сразу же понял, что напрасно это сделал — вокруг ничего не было.
Не было ни Ариэля, сидящего за машиной Тьюринга, ни самой машины Тьюринга, ни той ватной черноты, которую обычно называют словом «ничего». Вернее, чернота появлялась, но только после того, как Т. начинал вглядываться в окружающее и убеждался, что там не видать ни зги. А все остальное время не было даже ее.
Так прошло несколько секунд — а может быть, веков или тысячелетий.
В одну из этих секунд Т. понял, что видит вечность — и она именно такая, смутная, неопределенная и безмысленная, не имеющая о себе никакого понятия.
Поняв это, он испугался. А испугавшись, убедился, что все-таки существует.
«Надо постоянно что-то думать, а то исчезну совсем, растворюсь, как сахар... Думать что угодно...»
Но в окружающей неопределенности не было ничего, за что могла бы зацепиться мысль — и, после нескольких бессильных содроганий ума, Т. снова провалился в вечность.

«...Оптина Пустынь...»

Эта мысль привела его в себя. В вечности все было по-прежнему.
«Вот еще раз так нырну, — понял Т., — и никогда не вынырну... И на этом все? Неужели я просто возник на мгновение из серого сумрака, чтобы опять раствориться в нем без следа? И обещание чуда и счастья, которое было в небе, в листьях, в солнце — все ложь? Нет, не может быть... Думать! О чем угодно... Кстати, выясняются интересные вещи. Главные вопросы современности вовсе не ,,что делать?" и ,,кто виноват?". Они совсем другие — ,,где я?" и ,,кто здесь?". И в любой жизни рано или поздно наступает момент, когда это больше невозможно от себя скрывать. Но когда это наконец доходит, общественности уже ничего не объяснишь...»
Даже самая короткая остановка в мышлении была жуткой, потому что сознание начинало исчезать. Как выяснилось, оно было чем-то вроде напряжения между полюсами магнита: для его существования нужна была мысль и тот, кто ее думает, иначе сознавать было нечего и некому. Поэтому, чтобы сознание не исчезло, следовало постоянно его расчесывать, заново создавая весь магнит.
«Недаром, — подумал Т., — в мире столько суеты. Именно этим люди и занимаются — постоянно расчесывают себя и так называемую вселенную, чтобы не пропасть безо всякого следа. Граблями, телескопами, чем угодно. Прячутся от вечности, в которую не пронести ни крупицы того, чем мы когда-то были... А вот русский крестьянин не размышляет о загробном, а спокойно обустраивается в настоящем. И не надо искать ничего сверх простого народного разумения, ибо оно спасает от бездны. Когда умирает мужик, в бездну просто падать нечему. Это и есть единственное спасение, какое бывает. А вот жизнь, посвященная умствованию, как раз создает того, кто с ужасом в бездну рушится, не имея ни малейшего шанса, потому что какой тут, спрашивается, может быть шанс? Пока сохраняется тот, кто входит, оставь надежду, всяк сюда входящий... Верно сказано — будьте как дети. Ибо дети в подобных обстоятельствах никуда не падают — они сами бездна...»
Ум, лишенный опоры на органы чувств и предоставленный сам себе, оказался чем-то вроде листа бумаги, стремящегося повернуться к вечности под таким углом, чтобы вся его площадь исчезла, стянувшись в неощутимо тонкую линию.
«И сразу видно, — испуганно думал Т., — что никакого мыслителя за этими спазмами нет, а все спирали колеблющихся умопостроений — просто жульническая попытка заставить существовать то, чего на самом деле никогда не было. Мало того, что не было и нет, ему даже взяться неоткуда. Однако, хоть попытка совершенно жульническая, она все же какое-то время работала... Вот это и была жизнь».
Мысли приходилось вызывать насильно, словно рвоту — собственно, существование и казалось теперь подобием такой насильно вызываемой рвоты.
«Я думаю — следовательно, я существую, — вспомнил Т. — Кто это сказал? Картезий. Поразительно, какие головокружительные прыжки над безднами ухитряются совершать эти французы, выпив красненького. Или они этих бездн не видят? ,,Я думаю..." А вдруг думает кто-то другой? Кто-то вроде Ариэля? Ну откуда он, дурашка, знает, что это он сам? Впрочем, Картезий прав в том смысле, что это его ,,я" существует только до тех пор, пока он про него думает. Французу надо было говорить не ,,я думаю", а ,,думаю «я»". А само это ,,я" ни думать, ни существовать не может, потому что исчезает сразу, как только Картезий перестает о нем размышлять, решив выпить красненького...»
Додумав эту мысль, Т. с ужасом понял, что за ней не заготовлено следующей — и с размаху исчез.
Чудовищным усилием воли он заставил себя вновь появиться из ниоткуда. Было очень страшно, потому что он не понимал, как он это сделал — и не знал, получится ли еще раз.
«Думать только о простом и конкретном, — решил он. — Просто вспоминать, что было раньше. И за это держаться...»
Т. вспомнил, как выглядела белая усадьба на холме из окна поезда. Потом он заставил себя во всех подробностях увидеть купе, Кнопфа у окна, реку, мост и корабль княгини Таракановой.
Это действительно позволяло держаться на плаву.
Чем сильнее Т. сосредотачивался на воспоминаниях, тем вещественней они делались — и постепенно ему стало казаться, что он видит подобие сна наяву. Кое-что было осознано и замечено только сейчас: например, у одного из спутников Кнопфа на пиджаке был значок общества Михаила Архангела, а в столовой корабля княгини Таракановой еле заметно пахло пачулями.
Вспомнился еще господин в котелке, с сигарой во рту, в коляске проехавший мимо Т. по улице в Коврове: господин, явно уверенный в надежности своего места в мире и незыблемости самого этого мира. И еще очень отчетливо нарисовалась трогательная девочка в розовом платье, пробежавшая по коридору гостиницы «Дворянская».
Однако воспоминания были подобны керосину в лампе: они постепенно выгорали. Неизвестно, сколько прошло времени, но, когда память стукнулась в последнее доступное — взрыв у заброшенной лодочной станции, — весь контур только что отшумевшей жизни обрел окончательную завершенность. На ее последней странице уже стояла точка; теперь нельзя было поменять ни единого знака. Воспоминания кончились, и Т. с тоской догадался, что вот-вот вновь провалится в несуществование опять: пища, позволявшая рассудку существовать, подошла к концу.
«Может быть, — подумал Т., — это даже не я сам вспоминал? Может, кто-то меня на начало перематывал? Что теперь делать-то? Как задержаться? Будить желанья? Пусть самые темные и низменные... А они у меня есть? Вот Аксинья... Хороша, да... Любил ли я ее на самом деле? И помнит ли она обо мне? Не тяготится ли разлукой? Впрочем, найдет себе кого-нибудь другого... Не говоря уже о том, что это все равно не она, а чертов Митенька...»
Но Аксинья все равно вспомнилась так ослепительно-ярко, что на миг заслонила собой нависающее со всех сторон небытие.
«А жизнь ведь и правда подобие текста, который мы непрерывно создаем, пока дышим. Как это Ариэль говорил, машина Тьюринга? Нам кажется, мы что-то делаем, решаем, говорим, а на деле просто каретка бежит над бумагой, считывает один значок и печатает другой. Это и есть человек...»
Сделав усилие, Т. вспомнил слова Ариэля в точности:
...
«А потом этот непонятно кем написанный текст пытается сам что-то такое сочинять и придумывать — ведь просто уму непостижимо. Дедушка говорил, человек настолько призрачное существо, что для него вдвойне греховно плодить вокруг себя новых призраков...»
«Греховно? — подумал Т. с надеждой. — Грех? Вот это уже интересно. Ведь если будет грех, тогда будет и грешник. Тут никаких сомнений. Может, хоть за это зацепимся? Вот только как нагрешить без тела? Проблема... Богохульство? Вряд ли. Кому оно тут нужно... Разве действительно новых призраков наплодить. Что для этого делает Ариэль? Берет и пишет. А тут ни пера, ни руки, ни стола, ни бумаги...»
Т. попробовал представить себе гусиное перо.
Это получилось.
Тогда Т. вообразил деревянный письменный стол со стопкой бумаги.
Это тоже вышло сразу, и очень удачно — стол получился таким отчетливым, что на его рабочей поверхности виден был рисунок косо пройденных годовых колец, складывающихся в подобие женской фигуры с преувеличенно толстыми ногами и множественным ожерельем на длинной шее. Бумага тоже получилась отлично, видна была даже фактура. А рядом с бумагой без особых усилий возникла горящая свеча и бронзовая чернильница в виде лебедя, у которого между крыльями поблескивало маленькое черное озеро.
Но после этого исчезло перо. А когда удалось вернуть перо, исчезли стол, бумага и чернильница.
«Вот стол, — подумал Т., усилием воли возвращая стол на место. — Где он стоит? Стол должен стоять в комнате...»
Однако вместо комнаты вокруг возникла совершенно отчетливая брезентовая палатка вроде армейской. Но Т. не успел испугаться — палатка сразу исчезла.
На миг он почувствовал такое безграничное одиночество, что оно показалось ему физической болью.
«Не сдаваться. У комнаты должны быть стены. Хотя бы одна стена».

http://knizhnik.org/viktor-pelevin/pelevin-t/14